Новости Содружества / 30.01.2012

1. Двадцать лет, прошедшие с момента образования арбитражных судов,  – это время активного формирования в постсоветской России новой правовой системы, принципиально отличной от прежней системы советского образца. Главные отличия, закрепленные в Конституции РФ, связаны с провозглашением прав и свобод человека высшей ценностью для государства, признанием универсального характера прирожденных и неотчуждаемых прав и свобод,   с закреплением общепризнанных принципов и норм международного права в качестве  составной части  российской правовой системы и т.д.

В перечне конституционных прав человека ключевое значение имеет право частной собственности, включая частную собственность на землю (ст.35 и 36 Конституции РФ), и связанное с ним право на предпринимательскую деятельность (ст.34 Конституции РФ).  Значение этих прав для развития не только российской, но и любой иной, правовой системы обусловлено тем  обстоятельством, что свобода человека, а значит и право как мера его свободы  возможны только тогда, когда человек является субъектом собственности на средства производства (даже если это собственность лишь на его рабочую силу). Как верно замечено,  право частной собственности -  это не просто одна из форм выражения свободы и права человека, собственность образует собой  единственно возможную «цивилизованную почву для свободы и права. Где полностью отрицается право индивидуальной собственности на средства производства, там не только нет, но и в принципе невозможны свобода и право» [1]. Ликвидация частной собственности при социализме привела, как мы знаем, и к ликвидации права в его подлинном смысле, т.е. права как меры свободы человека. Сейчас в России, осуществившей радикальные преобразования отношений собственности, идет сложный, мучительный, противоречивый процесс возрождения и утверждения института частной собственности и основанного на нем института свободного предпринимательства. 

Важнейшую роль в этом процессе играет судебная система и прежде всего система арбитражных судов. В своем докладе я не буду говорить о роли Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации (далее – ВАС) в развитии  гражданского права. Об этом лучше меня скажут другие. Я остановлюсь на тех направлениях совершенствования гражданского права, которые связаны с деятельностью Конституционного Суда Российской Федерации (далее – КС).

Роль КС в развитии законодательства, в том числе в сфере гражданского права, обусловлена его особым положением – суда над законом, суда, который настраивает законодательство по камертону Конституции. С  учетом этой роли можно выделить два основных направления влияния КС на гражданское право.

Первое – это решение судом конкретных споров о праве, касающихся вопроса конституционности норм гражданского законодательства (в том числе в смысле, придаваемом ему судебной практикой), и выработка соответствующих правовых позиций, относящихся к сфере гражданско-правового регулирования.

Второе направление носит более общий характер. Оно связано с влиянием решений и правовых позиций КС на формирование отечественной доктрины и догмы права, оказывающим, в свою очередь, существенное  воздействие  на все отрасли законодательства и практику его применения. Свой анализ роли КС в развитии гражданского права я начну с этого последнего момента, который представляется мне наиболее значимым.

2. Мы должны отдавать себе отчет в том, что судебная практика постсоветской России  вынуждена работать в отсутствии полноценной правовой доктрины, которая в должной мере соответствовала бы человекоцентристской правовой идеологии, положенной в основу Конституции РФ. Это касается самых разных аспектов правовой доктрины и прежде всего самого понятия права, по поводу которого в современной российской теории права нет сколько-нибудь четкой общепризнанной позиции. Дискуссии о правопонимании,  активно идущие в нашей  теории права  все последние двадцать лет, не привели пока что к выработке доктринального правопонимания,   способного служить теоретическим ориентиром для практики правосудия.   А между тем, когда  суд  решает спор  о праве, то он нередко сталкивается с ситуацией, когда   стороны этого правового спора   исходят из  разных представлений не только о том, что есть право  в  данном конкретном  случае, но и о том,   что понимается под правом вообще.  В особенно сложном положении с этой точки зрения находится   Конституционный Суд, который каждый раз, отвечая на вопрос о том, что, согласно Конституции РФ, есть право в данном конкретном случае, должен исходить  из достаточно четкого представления о том, что есть право  согласно букве и духу Конституции РФ. И хотя  Конституционный Суд в своих решениях не может не учитывать исторически меняющийся социальный контекст действия права (именно с этим обстоятельством я связываю понятие  «живая Конституция»), тем не менее, в основе его решений должно  быть каждый раз одно и то же  представление о сущности права,  основанное на  такой концепции правопонимания, которая наиболее   адекватна Конституции. В противном случае в деятельности Суда будет нарушен принцип правовой определенности, соблюдение которого является условием обеспечения фундаментального правового принципа формального равенства.

 Конституционный Суд,  стремясь выстроить для себя такую правовую доктрину, которая наиболее полным образом обобщала бы и увязывала в системное целое основные положения российской Конституции, исходит, прежде всего,  из ст.2 Конституции,   которая гласит: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина - обязанность государства». Эти положения развиваются далее в ст.18, где говорится, что  права и свободы человека и гражданина являются непосредственно действующими и определяют смысл, содержание и применение законов. Особое значение в рассматриваемом контексте имеют нормы ст.17 Конституции РФ. В ч.1 ст.17  говорится о том, что в России признаются и гарантируются права и свободы человека и гражданина согласно общепризнанным принципам и нормам международного права. Указанные конституционные положения приобретают еще большее значение в контексте правового смысла нормы ч.2 ст.17 Конституции,  согласно которой «основные права и свободы человека неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения».  И, наконец, ключом к пониманию     сути концепции права, положенной в основу Конституции РФ,  служит положение в ч.3 ст.17, согласно которой «осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц».  Эта конституционная формула означает, что индивид может осуществлять свои права до тех пор, пока он не  нарушает   права других лиц, т.е. человек в  обществе свободен до тех пор, пока он не  вторгается в сферу свободы другого человека. Таким образом, здесь по сути дела сформулирован правовой принцип формального равенства, означающий отсутствие у любого  человека каких-либо привилегий перед другими людьми в сфере права.

Системный анализ  названных положений статей 2, 17 и 18 Конституции  в контексте статьи 19, закрепляющей равенство перед законом и судом и запрет на дискриминацию, позволяет говорить о том, что конституционный законодатель  исходил из  признания основополагающего значения принципа правового равенства и вытекающей из него  трактовки права  как равной меры свободы.  Кстати, именно такое понимание права продемонстрировал в своей речи на первом  Санкт-Петербургском международном юридическом форуме Президент РФ Д.А.Медведев,  отметивший, что «право  является мерой свободы»,  и  что это «институт, при помощи которого, по сути, формируется сегодня  … достижение компромисса по всем вопросам» [2].

3. То, как работает на практике эта принципиальная доктринальная установка КС о праве, можно продемонстрировать на следующем примере. В прошлом году Президиум ВАС обратился в КС на предмет проверки конституционности норм гражданского законодательства, определяющих подведомственность споров третейским судам. Из смысла этого обращения и из последующих комментариев Председателя ВАС А.А.Иванова можно сделать вывод, что ВАС склоняется к необходимости ограничения компетенции третейских судов (в частности, в спорах, связанных с регистрацией прав на недвижимость), мотивируя это тем, что на практике эти суды (особенно те, которые создаются при коммерческих организациях) зачастую не являются «подлинно научными, авторитетными структурами, где работали бы действительно независимые арбитры». 

Что касается КС, то для него это был далеко не первый случай обращения к тематике третейских судов и международного коммерческого арбитража. Наша правовая позиция в данном вопросе не изменилась, а лишь получила дальнейшее развитие.   Данная позиция основана на общепризнанной в современном правовом обществе трактовке свободы договора, предполагающей  свободу  обращения в третейский суд при добровольном согласии сторон подчиниться правилам, установленным для конкретного третейского суда. При этом мы исходили из того, что, согласно действующему законодательству  в третейский суд может по соглашению сторон третейского разбирательства передаваться любой спор, возникающий из гражданских правоотношений, если иное не установлено федеральным законом. Мы не исключаем возможность того, что законодатель может вносить в  правовое регулирование третейского разбирательства изменения в части передачи отдельных категорий гражданско-правовых споров в исключительное ведение государственных судов. Однако,  руководствуясь принципом свободы договора и лежащим в его основе сущностным правовым принципом формального равенства,  полагаем, что неспособность государства обеспечить подлинную независимость и надлежащий уровень компетенции третейских арбитров не является достаточным основанием для ограничения  свободы договора [3]. Надо бороться с причинами деформаций в правовой сфере, а не с их следствиями, порождая новые, не менее опасные с точки зрения публичных интересов деформации в виде монополизации и криминализации  этого  важного  сегмента рыночных отношений.

4. С  человекоцентристской доктриной правопонимания тесно связана правовая позиция КС по такому ключевому вопросу отечественной конституционно-правовой  доктрины защиты прав человека, как вопрос о критериях ограничения прав и свобод человека и гражданина в Российской Федерации.   Центральным звеном такой доктрины является, как известно, трактовка проблем, связанных с определением оснований и пределов ограничения федеральным законом закрепленных в Конституции основных прав и свобод человека и гражданина. Согласно части 3 статьи 55 Конституции,  «права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены  федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства». Очевидно, что такая общая формулировка таит в себе опасность  неоправданно широкого толкования и установления на практике чрезмерных ограничений государством прав и свобод человека для защиты перечисленных здесь конституционных ценностей, особенно, если учитывать  специфику российского менталитета, связанную с длительными традициями преобладания государственных и  общественных интересов над личными.

Исходя из  понимания всей сложности проблемы, КС выработал правовую позицию,  согласно которой ограничение законом основных прав человека возможно лишь при соблюдении таких критериев, как 1) соразмерность ограничений конституционно признаваемым целям и 2) сохранение существа и реального содержания права. 

КС неоднократно применял данную правовую позицию при рассмотрении гражданско-правовых дел. 

В частности, в Постановлении от 1 апреля 2003 года № 4-П по делу о проверке конституционности положения пункта 2 статьи 7 Федерального закона «Об аудиторской деятельности» КС отметил, что «возможные ограничения федеральным законом прав владения, пользования и распоряжения имуществом, а также свободы предпринимательской деятельности и свободы договоров также должны отвечать требованиям справедливости, быть адекватными, пропорциональными, соразмерными, носить общий и абстрактный характер, не иметь обратной силы и не затрагивать существо данных конституционных прав, т.е. не ограничивать пределы и применение основного содержания соответствующих конституционных норм, сама же возможность ограничений, как и их характер, должна обусловливаться необходимостью защиты конституционно значимых ценностей…» [4]. 

Правовая позиция о необходимости соразмерного ограничения права собственности и иных вещных прав, обеспечения баланса прав как собственника, так и иных правообладателей, выражена также в  Постановлениях КС от 21 апреля 2003 года № 6-П (о добросовестном приобретателе) и от 25.04.2011 № 6-П по делу о проверке конституционности части 1 статьи 3.7 и части 2 статьи 8.28 Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях в связи с жалобой общества с ограниченной ответственностью «СтройКомплект».

5. Важное направление участия КС в разработке правовой доктрины и догмы современного российского права связано с формулированием вытекающих из Конституции принципов правового регулирования общественных отношений, в основе которых лежит фундаментальный, сущностный правовой принцип формального равенства. К числу   таких принципов правового регулирования КС относит:

- принцип поддержания доверия граждан к закону и действиям государства;

- принцип правовой определенности и разумной стабильности правового регулирования;

- принцип  предсказуемости законодательной политики.

Именно на эти принципы  ориентировался КС, принимая решения  в отношении защиты гражданских прав, обремененных социально-правовой составляющей: в частности, права на компенсацию за утраченное имущество жертвам политических репрессий (Определения от  15 мая 2007 года № 383-О-П, от 3 июля 2007 года № 523-О-П); возможности регистрации граждан по месту жительства в принадлежащих им жилых строениях, расположенных на садовых земельных участках различных категорий земель (Постановления от 14 апреля 2008 года  № 7-П, от 30 июня 2011 года N 13-П), права граждан на получение компенсации по вкладам, что связывается с недопустимостью для государства произвольно отказаться от принятых на себя публично-правовых обязательств  (Определение от 11 мая 2006 года №  133-О).

В то же время на необходимость поддержания доверия к закону КС указывал и в определении от 3 февраля 2010 года № 238-О-О при анализе вводных положений к Лесному кодексу Российской Федерации в части положений об аренде и о безвозмездном пользовании земельными участками.

6. Распространение конституционных гарантий права собственности на иные имущественные права. Конституционно-правовой смысл понятия «имущество» и защита имущественных прав.

Понятие имущества (ч. 3 ст. 35 Конституции) Конституционный Суд истолковал с опорой на положения ст. 1 Протокола № 1 к Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод и их толкование в решениях Европейского Суда по правам человека (ЕСПЧ). При этом Конституционный Суд выявил конституционно-правовой смысл этого понятия, более широкий, нежели единые по своей правовой природе право собственности и ограниченные вещные права лиц.

В своих решениях Конституционный Суд пришел к выводу, что под защитой Конституции находятся не только собственники, но и осуществляющие свои конституционные права законные владельцы, в том числе получающие имущество в процессе приватизации государственной или муниципальной собственности.

Понятием «имущество» в его конституционно-правовом смысле охватывается также любое имущество, связанное с реализацией права частной и иных форм собственности, в том числе имущественные права, включая полученные от собственника права владения, пользования и распоряжения имуществом, если эти имущественные права принадлежат лицу на законных основаниях; права требования.

Конституционный Суд в своих решениях выразил правовые позиции, в соответствии с которыми конституционные гарантии права собственности распространяются на добросовестных владельцев.

Права владения, пользования и распоряжения имуществом обеспечиваются не только собственникам, но и иным участникам гражданского оборота. В тех случаях, когда имущественные права на спорную вещь, возникшие на предусмотренных законом основаниях, имеют другие, помимо собственника, лица — владельцы и пользователи вещи, этим лицам также должна быть гарантирована государственная защита их прав.

К числу таких имущественных прав относятся и права добросовестных приобретателей. Необходимость защиты такой категории владельцев имущества, как добросовестный приобретатель (т. е. лицо, которое не знало и не могло знать о том, что имущество приобретено у лица, которое не имело права его отчуждать), объясняется тем, что конституционные принципы свободы экономической деятельности и свободного перемещения товаров, услуг и финансовых средств предполагают наличие надлежащих гарантий стабильности, предсказуемости и надежности гражданского оборота. Дестабилизация гражданского оборота подрывает доверие его участников друг к другу, что несовместимо с основами конституционного строя Российской Федерации как правового государства.

Защита прав добросовестного приобретателя против собственника предполагает, однако, что при этом должны быть обеспечены адекватные надлежащие средства защиты также и прав собственника, должен быть соблюден баланс интересов. Что касается добросовестности приобретателя, то если бремя доказывания добросовестности возлагается на владельца, он ставится в крайне сложное положение. Поэтому владелец должен быть лишь в достаточной степени убежден, что права собственника не нарушены.

Давностное владение осуществляется открыто. Само по себе сокрытие вещи свидетельствует о желании владельца воспрепятствовать собственнику в поисках вещи. Поэтому требование открытости владения обнаруживает стремление сохранить в этом институте баланс интересов и дать гарантии собственнику для отыскания вещи.

Именно в этом смысле Конституционный Суд расценил данное условие в постановлении от 20 июля 1999 г. по делу о проверке конституционности Федерального закона от 15 апреля 1998 г. «О культурных ценностях, перемещенных в Союз ССР в результате второй мировой войны и находящихся на территории Российской Федерации», указав, что обязательным условием приобретения права собственности на бесхозяйную вещь по давности владения является добросовестное открытое владение, без которого не могут быть гарантированы законные права и интересы собственника. Между тем находящиеся на территории Российской Федерации перемещенные культурные ценности, в том числе такие, государственная принадлежность которых не установлена, до недавнего времени хранились, как правило, в закрытых фондах музеев и других учреждений культуры.

Необходимо отметить, что открытость владения здесь не обсуждается с позиций целесообразности. Иногда открытое хранение вещей вовсе не вызывается необходимостью (драгоценности, иные ценные вещи, раритеты, коллекции). Но применительно к приобретению по давности это может стать препятствием.

Защита владения на основе приобретательной давности возможна и против таможенных и иных административных органов.

Конституционный Суд в определении от 27 ноября 2001 г. № 202-О обсудил позицию лиц, приобретших товары в собственность или владение вопреки запрету ст. 131 Таможенного кодекса РФ, т. е. незаконных приобретателей. Суд разъяснил, что если товар был приобретен в ходе оборота, то приобретатель может быть подвергнут конфискации лишь в том случае, если он мог каким-либо образом влиять на соблюдение требуемых при перемещении товаров через таможенную границу таможенных формальностей, либо должен был знать о незаконности ввоза. При этом приобретатель не только несет ответственность, но и обязывается также к уплате таможенных платежей. Именно эта обязанность и обеспечивается изъятием (арестом). Таким образом, изъятие допускается лишь против лиц, имеющих обязательства перед таможенными органами.

Тем самым была дана защита незаконному добросовестному владельцу. Хотя Суд прямо и не сослался на ст. 234 Гражданского кодекса РФ, иного основания защиты владения Кодекс не предусматривает, поэтому данное определение можно считать подтверждением владельческой защиты против изъятия, осуществленного административными органами — таможенными органами, судебным приставом и т. д.

По точному смыслу закона в данном случае добросовестный приобретатель вещи, в том числе нерастаможенного автомобиля, является владельцем по давности и по истечении указанного в законе срока приобретает на вещь право собственности.

На основе конституционных норм о гарантиях собственности Конституционный Суд осуществлял проверку законоположений и о других правах: обязательственных, жилищных, правах на результаты творческой деятельности, а также о правах трудовых, пенсионных, налоговых, таможенных и т. д. Гарантии права собственности распространяются на различные экономические интересы, в том числе вытекающие из получения заработной платы, социальных пособий; владения акциями, недвижимостью, землей и т. д. В орбиту соответствующих норм, первоначально касавшихся только права собственности, оказались вовлечены имущественные и даже некоторые неимущественные права.

В целом можно заключить, что в правовых позициях Суда сложилась тенденция распространительного истолкования конституционного понятия имущество, гарантии и режим которого регулируются ст. 35 Конституции. Что касается диапазона прав, гарантированных ст. 35 Конституции, то Конституционный Суд не определил закрытые границы этого права.

На основании существующей на сегодняшний день практики Суда можно обобщить, что новые права попадают в спектр ст. 35 Конституции при следующих условиях: наличия большой экономической ценности, безусловной юридической принадлежности заинтересованному лицу и возможности идентификации в материальной или нематериальной вещи (предмете).

Такой подход позволяет более эффективно реализовать потенциал конституционных гарантий права собственности и имущественных прав и тем самым своевременно обеспечить адекватное истолкование и применение Конституции (в единстве ее буквы и духа) на каждом конкретном этапе развития экономики, общества, государства. Исследователи, анализирующие аналогичные тенденции в развитии правовых позиций конституционных судов Европы и Страсбургского Суда, предполагают, что результатом такого развития может стать переход от понятия собственности к гораздо более широкому понятию, включающему всю совокупность интересов экономического характера.

Вместе с тем из решений Конституционного Суда не следует пересмотр самого юридического понятия вещи или вещного права. Конституция не содержит и, очевидно, не должна содержать сколько-нибудь развернутого регулирования имущественных отношений в том виде, как это предусмотрено Гражданским кодексом с учетом специфики этих отношений в реальном гражданском обороте.

В связи с этим, если в новых условиях те или иные имущественные споры затрагивают существенные имущественные интересы физических и юридических лиц, не находящиеся под защитой права собственности в его традиционном понимании, возникает вопрос о возможности и допустимости расширительного истолкования соответствующих норм Конституции, в частности ее ст. 35, применительно к отношениям, которые сами по себе не являются отношениями собственности, а в некоторых случаях даже не являются отношениями частноправовыми.

Правовые позиции Конституционного Суда, в которых сказывается эта тенденция и которые влияют на «живую» Конституцию и оказывают воздействие на правовое регулирование самых разных сфер жизни, все же не могут трактоваться в том смысле, что исчезает разница между отношениями вещными и обязательственными, между отношениями собственности и иными частноправовыми отношениями, между частным правом и публичным правом.

7. Нельзя не сказать и о влиянии КС на разработку доктрины источников современного российского права. В настоящее время в  нашей  юриспруденции активно обсуждается целый ряд актуальных аспектов этой проблематики. В их числе проблемы места  общепризнанных принципов и норм международного права в иерархии источников российского права и прежде всего их соотношение с нормами   Конституции РФ;  прецедентный характер решений Европейского суда по правам человека; прецедентное значение решений  Конституционного, Верховного и  Высшего Арбитражного судов и т.д. С учетом ограниченности времени я остановлюсь лишь на последней проблеме. Тем более что  сравнительно недавно она обсуждалась на проводимых под эгидой КС Сенатских чтениях,  где с очень интересным докладом выступил Председатель ВАС А.А.Иванов. Думаю, что  содержание доклада и ход  его обсуждения  позволили многим участникам дискуссии прояснить, уточнить, а, возможно, и переосмыслить свои собственные позиции по данному вопросу. 

В частности, им была высказана  идея о целесообразности отбора судебных актов, которые подлежат пересмотру высшими судами, и о создании  так называемого национального судебного фильтра, который позволял бы отбирать такие дела.  По сути  дела, практика Конституционного и Высшего Арбитражного судов уже идет по этому пути. По мнению А.А.Иванова, это путь к формированию прецедентной системы, переход к которой, как он отметил в своем докладе,   - «это правильное направление движения нашей судебной системы». Я бы предпочел высказываться по данному вопросу более осторожно, имея в виду, что в англо-саксонской правовой традиции под прецедентом понимается решение суда по конкретному делу, являющееся обязательным при  решении аналогичных дел, а вовсе не   толкование законов.  В этом смысле «судебное правотворчество всегда есть побочный продукт акта правосудия» [5] и о судебном правотворчестве в собственном смысле этого слова можно говорить «только в тех делах, где решение суда имеет статус обязывающего прецедента» [6]. Однако, с другой стороны, есть известная традиция судебного правоприменения, которая стремится сохранить за  разъяснениями пленумов высших  судов фактически обязательный характер. На практике  разъяснения этих судов в системе судов общей юрисдикции и арбитражных судов оказывают значительное влияние на последующие судебные решения и фактически приобретают прецедентное значение, способствуя таким образом обеспечению единообразия судебной практики.

 Также осторожно я бы высказался и по поводу правовой природы постановлений КС. Хотя (в отличие от судов общей юрисдикции и арбитражных судов) решения КС, в результате которых нормативные акты, признанные неконституционными, утрачивают юридическую силу, имеют такую же сферу действия во времени, пространстве и по кругу лиц, как решения нормотворческого органа [7], тем не менее, и в этом случае вряд ли можно говорить об обязывающем прецеденте как источнике права, содержащем правовую норму, которой суды должны руководствоваться в своих решениях. Ведь, согласно ст.120 Конституции, судьи подчиняются только Конституции и  федеральному закону.  Кроме того, в ч.5 ст.125 сказано лишь, что КС дает толкование Конституции. Поэтому  и применительно к решениям Конституционного Суда я бы  предпочел говорить  не о прецеденте в строго юридическом смысле слова (как  об обязывающем прецеденте, являющемся источником права), а о прецедентном значении   решений  Конституционного Суда.

В любом случае (говорим ли мы о решениях Конституционного, Верховного  или Высшего Арбитражного судов) речь должна идти не о том, чтобы создать прецедент вместо закона, а  о том, чтобы укрепить конституционную законность в Российской Федерации. Ни один суд, в том числе и Конституционный, не может выйти за  границы надлежащего закона, который является рамками для его действий, для его существования. Но дело в том, что закон сам по себе –  это не мертвый каркас, он движется в историческом преемственном своем значении. И  задача высших судов  заключается в том, чтобы дать верное (т.е. правовое по своей природе) опережающее истолкование закона,  имеющее прецедентное значение для судебной практики.

  Тем не менее, при всем различии в указанных нюансах теоретической трактовки данной проблемы КС своими решениями поддержал ВАС в его стремлении усилить  влияние своей судебной практики на российскую правовую систему. В своем Постановлении от 21 января 2010 года №1-П по делу о проверке конституционности положений  ряда статей  Арбитражного процессуального кодекса, которые применяются на практике в смысле, придаваемом этим статьям известным Постановлением Пленума ВАС РФ от 14 февраля 2008 г. [8], КС согласился с  возможностью пересмотра по вновь открывшимся обстоятельствам судебного акта арбитражного суда, основанного на правовой норме, практика применения которой после вступления данного судебного акта в законную силу была определена или изменена постановлением Пленума или Президиума ВАС по   другому делу в порядке надзора. Кроме того, КС признал за арбитражными судами право приводить в мотивировочной части решения ссылки на постановления Пленума ВАС РФ по вопросам судебной практики.

Однако КС не склонен трактовать свое решение как стремление расширить прецедентную составляющую  отечественной      правовой системы (а именно такой смысл придается многими специалистами   данной правовой позиции в ходе продолжающихся дискуссий по  этой проблеме). Во всяком случае, в своем Постановлении мы подчеркнули, что признаем рассматриваемые положения не противоречащими Конституции лишь постольку, поскольку по своему конституционно-правовому смыслу  они:

 а) не предполагают придание обратной силы правовым позициям, выраженным в соответствующем постановлении Пленума или Президиума ВАС  без учета характера спорных правоотношений и установленных для этих случаев конституционных рамок действия правовых норм с обратной силой;

б) допускают пересмотр по вновь открывшимся обстоятельствам вступившего в законную силу судебного акта только при условии, что в соответствующем постановлении Пленума или Президиума ВАС содержится прямое указание на придание сформулированной в нем правовой позиции обратной силы применительно к делам со схожими фактическими обстоятельствами;

в)  не исключают возможность непосредственного обращения заинтересованного лица с заявлением о пересмотре по вновь открывшимся обстоятельствам судебного акта, вступившего в законную силу, в арбитражный суд, принявший оспариваемый судебный акт;

г) не допускают пересмотр по вновь открывшимся обстоятельствам вступившего в законную силу судебного акта с нарушением процедуры, установленной главой 37 АПК РФ.

Что же касается научных дискуссий по вопросу о необходимости движения российской правовой системы в сторону прецедентного права, то, на мой взгляд, центральная проблема, которая лежит в подтексте этих дискуссий, сводится к вопросу о том,  какой из двух ключевых принципов правосудия – принцип правовой определенности или принцип независимости судьи –  является для России наиболее важным на данном историческом этапе ее развития. А.А.Иванов высказался по этому вопросу исчерпывающим образом: «Принцип правовой определенности, сказал он, – … это более высокая ценность, чем независимость судьи». Очевидно, что здесь есть  о чем дискутировать.

8. Касаясь воздействия КС  на развитие гражданского права в связи с разрешением конкретных  правовых споров о конституционности тех или иных норм гражданского законодательства, следует отметить  правовые позиции Суда  по таким вопросам, как  защита права собственности и иных вещных прав; принцип свободы договора и ответственности за неисполнение обязательств; возмещение вреда, защита жилищных прав граждан, прав граждан на земельные участки под многоквартирными домами; регулирование корпоративных правоотношений и регистрация юридических лиц, законодательства о банкротстве; обращение взыскания на заложенное имущество.

Важное значение  для гражданско-правового регулирования в целом имеет правовая позиция Суда по  вопросу о соотношении норм кодифицированного и «обычного», некодифицированного закона, поскольку это непосредственно связано с решением вопроса о приоритете ГК над нормами иных федеральных законов, регулирующими имущественные и связанные с ними личные неимущественные отношения.

Рассматривая запрос Питкярантского городского суда Республики Карелия о проверке конституционности статьи 26 ФЗ «О несостоятельности (банкротстве) кредитных организаций», КС пришел к выводу, что противоречия же между ГК РФ и другими федеральными законами, регулирующими гражданско-правовые отношения, должны устраняться в процессе правоприменения, так как Конституцией не определяется и не может определяться иерархия актов внутри одного их вида, в данном случае – федеральных законов. Ни один федеральный закон в силу статьи 76 Конституции не обладает по отношению к другому федеральному закону большей юридической силой. Правильный же выбор на основе установления и исследования фактических обстоятельств и истолкование норм, подлежащих применению в конкретном деле, относится не к ведению КС, а к ведению судов общей юрисдикции и арбитражных судов (Определение от 3 февраля 2000 г. № 22-О).

Вместе с тем, нельзя не учитывать, что КС после принятия этого Определения сформулировал, по сути, новую правовую доктрину о системности законодательства как конституционной ценности.

В Постановлении от 29 июня 2004 года N 13-П по делу о проверке конституционности отдельных положений статей 7, 15, 107, 234 и 450 УПК РФ сказано, что федеральный законодатель вправе установить приоритет кодифицированного акта перед иными федеральными законами. Однако приоритет кодифицированного акта перед другими обычными федеральными законами не является безусловным, а ограничен рамками специального предмета регулирования.

В Постановлении от 18 июля 2008 года № 10-П по делу о проверке конституционности положений абзаца четырнадцатого статьи 3 и пункта 3 статьи 10 Федерального закона «О защите прав юридических лиц и индивидуальных предпринимателей при проведении государственного контроля (надзора)» КС отметил, что конституционные принципы правового государства требуют от федерального законодателя при выборе средств и способов правового воздействия основываться на сложившейся в Российской Федерации отраслевой системе правового регулирования и общих принципах соответствующих отраслей права – публичного или частного. При этом он вправе и обязан учитывать социальные, экономические и иные факторы,  определяющие объективные пределы его конституционных полномочий.

Отсюда следует, что противоречие некодифицированных актов кодексу искажает его предназначение в системе законодательства.

Учитывая особую роль Гражданского кодекса как стержневого акта гражданского законодательства, как своего рода   «экономической конституции» новой России, представляется необходимым усилить закрепленное в абзаце втором п. 2 ст. 3 ГК РФ положение о том, что нормы гражданского права, содержащиеся в других законах, должны соответствовать Кодексу. В частности, можно дополнить данную норму следующим прямым указанием: если вновь принятый федеральный закон, содержащий нормы гражданского права, противоречит настоящему Кодексу, то этот федеральный закон применяется при условии внесения соответствующих изменений в настоящий Кодекс.

Кроме того можно подумать и о том, чтобы придать данному Кодексу статус федерального конституционного закона. Разумеется, речь идет не обо всем ГК, а лишь о его Общей части, закрепляющей основополагающие начала гражданских отношений. Такое решение позволило бы прекратить споры о соотношении норм ГК и других законов, регулирующих гражданские отношения, придав Кодексу необходимую стабильность, и в то же самое время сохранило бы надлежащую гибкость в регулировании тех отношений, которые закреплены  в Особенной части Кодекса. Возможно, некоторые институты при таком подходе придется перенести из Общей части в Особенную часть, и наоборот. Разумеется, такой подход потребует тщательного изучения соответствующих вопросов и широкого обсуждения в юридическом сообществе. 

9. Считаю важным поставить еще одну проблему. Статья 3 ГК допускает возможность принятия подзаконных федеральных актов, но не предусматривает издание актов субфедерального уровня. Действительно, согласно Конституции Российской Федерации, гражданское законодательство и установление правовых основ единого рынка находятся в ведении Российской Федерации (статья 71, пункты «о» и «ж»).

Однако было бы неверным полностью исключать возможность федерального законодателя делегировать законодателю субъекта Российской Федерации, в четко установленных случаях и пределах, право регулировать отдельные вопросы по предметам исключительного федерального ведения, в том числе по предмету гражданского права. Нынешняя конструкция статьи 3 ГК не предусматривает  даже гипотетическую возможность такого    законодательного решения. А между тем потребность в нем существует.

Показательно, что в ряде  федеративных государств с эффективной экономикой законодатель не столь категоричен в вопросе об отнесении гражданского законодательства на федеральный уровень. Так, в ФРГ это сфера конкурирующей компетенции, притом, что к исключительной законодательной компетенции Федерации относятся  единство таможенной и торговой территории, договоры о торговле и судоходстве, свобода товарооборота, товарооборот и расчеты с заграницей (статьи 73 и 74 Основного закона). Конституция США относит к ведению Федерации (Конгресса) право «регулировать торговлю с иностранными государствами, между отдельными штатами и с индейскими племенами», и хотя решения Верховного суда существенно расширили содержание этой «коммерческой клаузулы», само по себе право штатов регулировать  - в соответствии с федеральным законодательством – имущественные отношения внутри штата под сомнение не ставится.

В рамках российской правовой системы обстоятельством, ставящим под сомнение необходимость настолько категоричного отнесения гражданского законодательства к федеральному ведению, при котором вообще  исключается  наличие регионального регулирования (хотя бы по прямому указанию федерального закона), является размытость границ смежных отраслей. Так, в части 1 статьи 72 Конституции упоминаются, в частности, такие предметы совместного ведения, как: жилищное законодательство, вопросы владения, пользования и распоряжения землей, недрами, водными и другими природными ресурсами; природопользование, охрана окружающей среды, особо охраняемые природные территории, охрана памятников истории и культуры; защита семьи, материнства, отцовства и детства.   При этом не всегда можно с полной уверенностью провести четкую границу между отраслями при предметном (тематическом регулировании). Яркий пример здесь – законодательство о рекламе, которая, как предмет комплексного регулирования, стала предметом исследования КС в Постановлении от 04.03.1997 № 4-П по делу о проверке конституционности статьи 3 Федерального закона от 18 июля 1995 года «О рекламе».

Как показывает практика (в том числе правовая позиция КС в упомянутом Постановлении) неопределенность отнесения к той или иной отрасли трактуется в пользу федеральной сферы регулирования (по сути дела, Суд исходит из     своеобразной «презумпции федеральности»). Иногда это может создавать объективные препятствия при регулировании вопросов регионального и местного значения, связанных с жизнедеятельностью соответствующей территории, правоотношения в сфере которых, по общему правилу, границы этой территории не пересекают. Безусловно, предлагаемое делегирование регионам регулятивных полномочий в сфере, сопрягающейся с гражданско-правовой, должно быть четко выверено.

При этом   не должно, конечно же, размываться регулирование  правовых основ единого рынка. Однако важно иметь в виду, что эти правовые основы не тождественны всему законодательству, связанному с регулированием рыночных отношений.

10.  В настоящее время в российском обществе широко обсуждаются различные варианты поиска путей инновационного развития отечественной экономики. Очевидно, что взятый страной курс на модернизацию и инновационное развитие экономики  требует  существенного совершенствования гражданского законодательства.  Это касается не только вопросов налогового или инвестиционного законодательства, но и создания общего благоприятного фона для предпринимательства.

К сожалению, нельзя сказать, что   наше гражданское законодательство в должной мере отвечает этим вызовам времени. Разумеется, важное значение имеет и практика применения закона, состояние судебной и вообще управленческой системы, а не только сам закон. Однако  было бы неверно недооценивать  недостатки   законодательства.

В сложившейся ситуации предприниматели, как известно,  нередко «голосуют ногами», выводя создаваемые ими юридические лица и заключаемые сделки из-под российской юрисдикции. Многие исконно российские компании базируются в иностранных юрисдикциях: в оффшорах или тесно связанных с ними юрисдикциях зарегистрировано от 70 до 90 процентов всех крупных отечественных компаний. Из-за увода денег в оффшоры российский бюджет ежегодно недополучает от 30 до 50 миллиардов долларов налогов, подсчитали эксперты [9]. Положение дел в этой сфере сегодня напоминает состояние нашего торгового и рыбопромыслового флота, суда которого оказались под флагами «удобных» юрисдикций.

С  этим  мириться нельзя.  Однако ясно и то, что одними запретами эту проблему не решить. Надо обеспечить нашему праву привлекательность с тем, чтобы  оно воспринималось его адресатами как благо, за которое стоит бороться и которым можно гордиться.  Ведь зачастую оффшорные компании создаются именно для того, чтобы искусственно привнести в отношения иностранный элемент и получить тем самым возможность подчинить их иностранному праву. На настоящий момент весьма популярен выбор в пользу английского права. Особенно часто по английскому праву совершаются сделки в области внешнеторговой поставки, а также сделки слияний и поглощений компаний, соглашения акционеров и тому подобные. Это   обусловлено не только высокой разработанностью английского права, но прежде всего – его гибкостью и диспозитивностью, позволяющими реализовать практически любые корпоративные  запросы.

В России же акционерное законодательство содержит слишком много императивных норм. Кстати, подобная избыточность императивности, не позволяющая участникам гражданского оборота (и, прежде всего – предпринимателям) самим определять условия взаимодействия друг с другом, характерна, на мой взгляд,  и для всего гражданско-правового регулирования в целом.  Проблема усугубляется тем, что многие нормы корпоративного права нередко расцениваются  российскими судами  как императивные,  если в них прямо не сказано «если иное не предусмотрено соглашением сторон».  По-видимому, такой подход, недооценивающий свободу договора, обусловлен давлением советских стереотипов правопонимания, далеких от трактовки права как меры свободы. 

Преодоление  подобных стереотипов – одно из важнейших направлений повышения правовой культуры судейского корпуса.  Таким образом, наряду с реформированием корпоративного законодательства необходимо также приложить усилия в направлении «либерализации» соответствующей судебной практики. 

 Что касается совершенствования корпоративного законодательства, то надо сказать, что определенные шаги в этом направлении уже сделаны. Это, прежде всего,   изменения,   внесенные в закон об обществах с ограниченной ответственностью, являющихся наиболее популярной в России формой ведения бизнеса. В целом можно отметить, что новая редакция закона существенно расширила возможности участников обществ с ограниченной ответственностью самостоятельно определять свои права и обязанности, что позволит установить более гибкие модели  регулирования.   Следует отметить также и внесение изменений в закон об акционерных обществах, легализовавших акционерные соглашения, трудности с заключением которых серьезно осложняли корпоративный климат в России. Этот институт крайне востребован в современной российской экономике. И хотя ему посвящена всего лишь одна статья акционерного закона, будем надеяться, грядущее реформирование российского гражданского законодательства продолжит эту тенденцию. 

В целом же главное направление совершенствования соответствующего законодательства и судебной практики его применения предопределяется необходимостью более полной реализации конституционного принципа свободы договора.

 11. В завершении своего выступления я хотел бы вернуться вопросу, затронутому в самом его начале, а именно – к вопросу о значении права частной собственности для  развития отечественной правовой системы. Думаю, что многие дефекты нашего правового развития обусловлены, в конечном итоге,  ошибками на этапе становления института частной собственности в стране.

На открытии  проходившего на днях Гайдаровского экономического форума глава Минэкономики Эльвира Набиуллина говорила о том, что потенциал роста экономики РФ напрямую зависит от решения  проблем эффективности судебной системы и снижения коррупции, без чего,  считает она, невозможно улучшить инвестиционный климат и запустить новую модель экономического роста. Решение  данных вопросов, подчеркнула министр, относится к «повестке ближайшего времени» [10]. Между тем эти вопросы, как мы знаем, не сходят с повестки дня уже, как минимум, все последние двадцать лет. По-видимому, настало время всерьез задуматься об истоках  проблем   и  хотя бы поставить в повестку обсуждения вопрос о том, каким образом упомянутые проблемы судебной системы и особенно, проблемы коррупции, превратившиеся в главный камень преткновения на пути развития страны, связаны (а они связаны!) с характером проведенной в 90-е годы прошлого века приватизацией крупных объектов  государственной собственности. Материалов для такого обсуждения уже более чем достаточно. Сошлюсь лишь на очень содержательный анализ правовых аспектов приватизации, проведенный Счетной палатой РФ (Анализ процессов приватизации государственной собственности в Российской Федерации за период 1993-2003 г. М. 2005). Есть на этот счет и интересные зарубежные исследования, по результатам которых  наша приватизация характеризуется как инсайдерская (а это самая жесткая характеристика из всех возможных и дана она, кстати, специалистами Мирового банка) [11].

Я отнюдь не призываю к революционным изменениям в этой сфере. Я говорю лишь о том, что понимание проблемы позволяет высшим судам в какой-то степени выправлять ситуацию доступными им правовыми мерами. Так, КС видит свой вклад в решение проблемы в защите социально-экономических прав граждан  и прежде всего тех слоев населения, которые оказались отрезаны от процессов приватизации нашего общего социалистического наследства. Под защитой таких прав Суд понимает не государственную благотворительность, продиктованную соображениями политического или морального характера, а реализацию социальным государством своей обязанности  обеспечивать путем соответствующих компенсационных механизмов   наиболее слабым членам общества равенство стартовых возможностей в реализации ими своих основных прав и свобод. Думаю, что если все государственные органы в пределах своей компетенции будут принимать решения с учетом данной проблемы, то совместными усилиями мы сумеем правовыми способами преодолеть те деформации общественной жизни, которые порождены неправовым характером приватизации наиболее крупных объектов государственной собственности. Только на этой основе можно рассчитывать на нормальное правовое развитие, гарантирующее России социальную и политическую стабильность.